Людмила Леонидовна Мельникова (воспоминания ученицы)

Автор - Елена Юрьевна Коссовская (Морозова). 15 мая 2015 г.

Людмила Леонидовна Мельникова, быть может, сама того не ожидая, сыграла в моей судьбе весьма ощутимую роль. Именно благодаря ее школе мне, как и еще некоторым ее ученикам, удалось перешагнуть тот высочайший барьер, отделяющий «профессиональное» от «непрофессионального».

Начну с того, что в детстве по настоянию родителей я занималась музыкой. Не могу сказать, что делала это с большой охотой – с педагогом, мягко говоря, не очень повезло. И вот через некоторое время, не на шутку заинтересовавшись балетом, я, несмотря на отсутствие поддержки в особенности со стороны папы, все же решила «сменить профиль».

Заниматься хотелось по-настоящему, но как к этому приступить? Путь к профессиональному образованию был уже закрыт – об этом думать надо было значительно раньше. Что же делать? Тут-то и пригодился совет той самой учительницы музыки: «Пусть идет в ДК им. Горького», - как-то сказала она маме. Действительно, здесь существовал очень даже известный по тем временам коллектив, в репертуаре которого были не только концертные программы, но и целые балетные спектакли. Назывался он «Народный театр балета». Меня, конечно, несколько покоробило слово «народный», но других вариантов все равно не было, да и вскоре мне предстояло убедиться в том, что дело тут было поставлено весьма серьезно.

Сюда на вступительные испытания ежегодно приходили не менее пол сотни человек: в основном девушки, но встречались и юноши, желавшие свое свободное время посвятить искусству балета. Принимали не всех. Иногда тех, кто уже где-то занимался, брали сразу во второй, в редких случаях – даже в третий класс. Некоторых (в их числе и меня) приняли в первый класс условно с вердиктом: «похудеть».

О том, что в будущем мы попадем в руки очень требовательного строгого педагога, я узнала еще, будучи ученицей первого класса Л.В.Стрельниковой. Моя мама, которая встречала меня после занятий, а иногда и провожала, обратила внимание на то, что девочки в коридоре у соседнего зала наперебой что-то повторяют, «подзубривают» (по маминому выражению). Как выяснилось позднее, это был третий класс Л.Л. Мельниковой, с которым «первоклассники» пересекались по четвергам и субботам. (Всего было три балетных зала, где занятия у разных классов шли одновременно).

Когда же после двух лет обучения в младших классах, мы также попали в класс к Людмиле Леонидовне, стало ясно, по какой причине старшие девочки так рьяно готовились к уроку. Прежде всего, здесь выяснялось, что вновь пришедшие ровным счетом «ничего не знают». Это не удивительно. Людмила Владимировна Стрельникова – одноклассница Улановой – не ставила перед собой никаких сверхзадач, Она была по-своему строга, но учила-то полностью «с нуля» и, по-видимому, считала главным научить нас основным движениям и позам. Делали мы все элементы экзерсиса очень просто, практически безо всяких комбинаций – крестом, и из урока в урок повторялось примерно одно и то же. Таким образом, первый год в классе Людмилы Леонидовны явился для нас каким-то невероятным фейерверком познания. Помимо того, что изучалась масса новых движений, они еще и складывались в комбинации, которые следовало быстро запоминать («схватывать»), дабы не навлечь на себя гнев «грозного» педагога.

Очень живая, с копной темных, почти что черных волос, которая несколько раз за урок во время показа движений рассыпалась и Людмила Леонидовна быстро и как бы, между прочим, возвращала ее на место. Еще очень хорошо помню ее темно-синий костюм – довольно длинную юбку с жилеткой, в котором она имела обыкновение давать урок. Туфли она всегда у рояля переобувала, но не на балетки, а на туфельки с каблучком – типа характерных.

Людмила Леонидовна, хотя и была небольшого роста, пожалуй, ниже всех своих учеников, но побаивались мы ее, особенно поначалу, не на шутку – рука у нее была тяжелая, если шлепнет – мало не покажется.

Дело осложнялось еще и тем, что в классе у Людмилы Леонидовны занимались и люди намного более опытные, чем мы. В связи с этим, для того, чтобы из-за нас-новичков не «снижать для них планку», педагог всякий раз задавала параллельно две разных комбинации: для «старшеньких» и для «младших». Подглядеть было практически не у кого, мозги «кипели». Однако Людмила Леонидовна довольно быстро вводила нас в «курс дела», и вскоре «двойной» урок благополучно перерос в общий.

Помню, поначалу у меня был заскок по поводу grand rond jete – почему-то мне вздумалось делать его прямой ногой. Она сразу же обратила на это внимание, и ошибка была в корне ликвидирована.

Зимой я позволила себе сделать некоторый перерыв в занятиях – сдавала сессию. Когда же я вновь пришла заниматься к Людмиле Леонидовне, класс как раз вплотную подошел к изучению большого прыжка – saute de basque. Сразу поняв принцип его исполнения, я сделала его два раза, а на третьем упала и сильно подвернула правую ступню. Это была моя первая серьезная травма. Людмила Леонидовна очень переживала – в ее классе травм практически не бывало. Она обязала меня делать регулярно на ночь спиртовой компресс и не разрешала некоторое время выполнять grand plie и некоторые другие движения, которые могли дополнительно травмировать ногу. О каком-либо пропуске уроков для меня вопрос не стоял – занималась я всегда в любом состоянии, за что Людмила Леонидовна меня и ценила. Работала внимательно, с полной отдачей, заниматься у нее мне было очень интересно. Я стала записывать ее уроки – писала по дороге домой в электричке. В результате за годы занятий накопилось порядка 10 тетрадей по 48 листов.

В конце года у нас в обязательном порядке полагался экзамен, на который приходили все педагоги во главе с художественным руководителем – Евгенией Владимировной Гемпель. Ставили оценки, все было очень серьезно. Могли перевести в другой класс, могли выгнать. Так, в конце первого класса в числе еще нескольких человек выгнали Свету Лысеченкову, с которой я дружила. В конце второго – Риту (фамилию уже не помню), а еще четверых перевели в класс Людмилы Леонидовны условно, кажется, с «двойкой» или «три минус». Я же, несмотря на свои весьма средние природные данные, как-то держалась и даже «подрастала»: в первом классе получила «три минус», во втором уже «три» (выше «четверки» у нас в принципе никому не ставили). Но настоящая победа случилась уже у Людмилы Леонидовны: я стала второй в классе, получив «три плюс». Четыре балла получила лишь Жанна Егорова (она появилась у нас во втором классе и была намного способней всех – худая, с хорошим шагом, очень гибкая – уже Стрельникова выделяла ее среди остальных, даже поставила ей на экзамен отдельное небольшое соло). Эту самую Жанну тут же забрала к себе Анастасия Иосифовна Соколова: на тот момент бытовала такая практика – от Мельниковой класс часто переходил к Соколовой (ее класс считался как бы старшим). Мы, собственно, совершенно не хотели переходить ни к какой Соколовой, и нашему желанию суждено было осуществиться – весь класс, за исключением Жанны было решено оставить Людмиле Леонидовне еще на год. Мы были счастливы! История же с Жанной имела не очень веселый конец – балет она вскоре бросила. Потом через какое-то время появилась – очень толстая, можно только гадать, как на ее появление отреагировала Соколова (она признавала только «идеальные формы»), с тех пор Жанну я больше не видела. Помимо Жанны класс Соколовой был пополнен за счет нового выпуска второго класса Стрельниковой. Прошли годы, и я получила возможность убедиться в том, о чем смутно догадывалась: научить Соколова не умела, и без школы Людмилы Леонидовны делать в ее классе было нечего. Да, и уроки у нее были весьма своеобразными. Во всяком случае, как мне показалось (к тому времени у меня уже был опыт занятий и в других классах), они мало что давали.

Итак, мы продолжали с удовольствием заниматься у Людмилы Леонидовны. Теперь я была «первая» в классе. Помню, стоим на средней палке: кроме меня Марина Новикова, Гуля Козак, Люда Андреева, еще кто-то – сейчас уже не вспомню. Исполнили какую-то комбинацию, а Людмила Леонидовна вдруг и говорит: «Каждая из вас может быть здесь солисткой, - и повторила еще весомее, - каждая». А потом еще прибавила, чтобы мы не расстраивались, что нас не взяли к Соколовой. «Пойдете потом прямо в класс солистов», - сказала она. Действительно, для меня ее слова стали пророческими: пройдет несколько лет, и вновь пришедшая художественный руководитель (традиционно она же – педагог класса солистов) Галина Викторовна Рычагова пригласит меня в свой класс. А расстраиваться мы и не думали. Занимались увлеченно, репетировали номера. Ведь впереди было лето, а значит, выезды в пригороды (чаще всего это был Павловск).

В первое же лето мы несколько раз выезжали на такие концерты. Я даже на отдых поехала на день или два позже, чтобы лишний раз станцевать. Помню, с Людой Андреевой танцевали подружек Жизели «на двоих». Выступления проходили на открытых площадках, погода же бывала разная. Как-то раз собрались тучки, и время от времени начинало накрапывать. Людмила Леонидовна взяла зонтик и говорит: «Ну все, пошла пугать дождик»… С того концерта у меня даже сохранились фотографии.

На летнем отдыхе – на берегу Черного моря - я, благодаря своим записям, уже могла самостоятельно заниматься. Отец моей приятельницы, с семьей которой мы ездили отдыхать, даже закрепил мне между стволами деревьев палку, и, таким образом, ежедневный тренаж мне был обеспечен.

После того отдыха я приехала в великолепной для себя форме, худая, это обстоятельство еще больше упрочило мое положение в классе. Людмила Леонидовна с этого сезона назначила меня старостой класса. Это была весьма почетная миссия. В мои обязанности входило заполнять журнал и отмечать присутствие или отсутствие учениц. Людмила Леонидовна тут же в шутку окрестила меня «старостихой». В принципе это было удобно, так как Лен в классе, как правило, было несколько. Еще она порой называла меня «Екатерина Вторая»: это потому, что иногда в момент показа ею комбинации на середине я принимала позу со скрещенными на груди руками, внимательно следя за показом. Ей такая поза казалась излишне статуарной (да, вобщем-то, так оно и было, наверное, со стороны) и почему-то напоминала памятник императрице.

В тот год у нас в классе появилось несколько новеньких, которые до этого занимались в других местах. В начале года пришли две девочки: Ира Скалина и Лариса Иванова. Первая из них – очень целеустремленная - в дальнейшем станет моей лучшей подругой и, прозанимавшись несколько лет у Людмилы Леонидовны, первой из нашего класса пробьется в профессиональный балет. Вторая в будущем станет профессиональным хореографом, первой из класса Людмилы Леонидовны проложив тропинку в Консерваторию на балетмейстерский факультет. Вскоре после нее на тот же факультет из того же класса поступит Ольга Федорченко, затем Елена Батова и я. И уже намного позже – Ирина Скалина – к тому времени Ирина Пушкина, ныне преподающая в Академии Русского балета им. Вагановой.

На тот момент, о котором я рассказываю, Людмила Мельникова была самым молодым из всех педагогов, работавших в коллективе. Тем не менее, она пользовалась известностью в определенных кругах – ее ценили. То и дело к нам забегали позаниматься то те, кто занимался в других классах, а то и вовсе посторонние – зачастую это были студенты института культуры. «Посторонних» Людмила Леонидовна недолюбливала, и мы об этом хорошо знали. Она это ничем особенно не выдавала, просто задавала урок на порядок сложнее обычного: «свои» справлялись, а «чужие» нет. Она же, увидев извечные ошибки института культуры (у них всегда были какие-то странные педагоги, которые насаждали определенные отклонения от методики), в очередной раз приговаривала: «В других классах делайте, как хотите, а у меня, пожалуйста, как полагается».

Зато за своих учеников Людмила Леонидовна стояла горой. Всегда нас опекала, старалась, чтобы нас занимали в репертуаре, учила, как лечить ту или иную травму. В принципе, у нее в ходу было три основных метода: уже упоминавшийся спиртовой компресс, компресс из арники (тогда она продавалась лишь в гомеопатической аптеке на Невском) и йодная сетка. Кроме того, зная как «летят» балетки, Людмила Леонидовна, бывая в театре им. Кирова (в основном, во время репетиций и спектаклей училища), всегда обращалась к артистам с просьбой отдать ненужные балетные туфли. Помню, какое царило оживление, когда она появлялась в классе с заветным мешочком. Чаще всего это были сношенные каски, которые мы переделывали на мягкие, но иногда попадались и совсем или почти новые, которые кому-то просто не подошли – их можно было использовать в качестве пальцевых туфель.

Людмила Леонидовна работала с нами с большой отдачей, вкладывала в нас всю душу. Она и сама признавалась в том, что с нами ей работать намного интереснее, чем даже в школе. Там ее, к величайшему сожалению, недооценивали: доверяли лишь начальные классы, да и то преимущественно мальчиков. Другое дело у нас – здесь была возможность творчества, она могла нам передать свои поистине уникальные методические знания. Какой там третий класс! Она отнюдь не ставила для нас никаких рамок – проходили все вплоть до седьмого. В школе, конечно же, тоже прекрасно знали о том, что Людмила Леонидовна – кладезь методических знаний. Она сама рассказывала о том, что многие, даже те, кто имел официальный статус «старший методист» бегали к ней – «просто педагогу» - с вопросами по методике.

На своих уроках Людмила Мельникова учила нас быть внимательными к показу педагога, развивала вкус к логичному построению комбинаций. Порой задаст комбинацию и сама подытожит: «Простенько и со вкусом!» Еще в ходу у Людмилы Леонидовны были такие выражения: «комбинация проще пареной репы», «ну уж вертеться научить и слона можно» или «мне сто лет… (пауза) скоро будет, а я стою» - это, когда у кого-то из нас не получалось устоять на одной ноге на середине зала.

Она всегда требовала безукоризненно точного выполнения заданного. Неправильные нюансы (не те руки, голова, корпус) – отличные от тех, что были заданы – строго карались. Людмила Леонидовна всегда нас учила: по правилам это движение делается так-то. Однако при этом часто прибавляла: «Но по заданию педагога может быть все, что угодно». Теперь я понимаю, что она видела далеко вперед: понимая, что в дальнейшем многие из нас могут оказаться в других классах, заранее закладывала фундамент незыблемости авторитета последующих педагогов. С другой стороны, благодаря ее школе, мы впоследствии прекрасно отличали «зерна от плевел» и без труда распознавали, где настоящий Педагог, а где весьма посредственный, занятия в классе которого, вряд ли принесут пользу.

Людмила Леонидовна прививала своим ученикам безупречную грамотность. Благодаря полученным у нее знаниям и навыкам, классический танец для них – был словно «открытая книга». Нынче порой с некоторым удивлением приходится взирать даже на студентов балетмейстерского отделения консерватории: для многих из них, к сожалению, классика – «темный лес, полный неожиданностей». В связи с этим невольно вспоминается мое первое появление в этом учебном заведении. На кафедре мне и другой ученице класса Мельниковой Е. Батовой был задан вопрос: «Девочки, вы хоть названия движений знаете?» Мы улыбнулись, ведь мы хорошо знали не только названия движений, но и как их исполнять – знали, едва ли не лучше задававших вопрос лаборантов. К сожалению, на сегодняшний день не только студенты, но и многие педагоги, даже дающие великолепные уроки, не акцентируют внимание на том, как называется то или иное движение, а порой и сами называют их неверно. Считаю, что это неправильно, так как школа классического танца передается из ног в ноги и из уст в уста, и такая практика неминуемо ведет к частичным для нее потерям.

Следует упомянуть, что Людмила Леонидовна была требовательна не только к нам, но и к концертмейстерам. Занимаясь у нее, мы уже знали, что для экзерсиса у палки пианист должен играть простую, как она называла, «рабочую» музыку. Вот на середине – другое дело: здесь открывался простор для фантазии музыканта, разрешалось играть фрагменты из каких-либо известных произведений, в том числе – из балетных спектаклей. Иногда педагог сама просила сыграть что-либо конкретное. Особенно любила задавать адажио на музыку вальса из «Коппелии» Л.Делиба.

В класс Людмила Леонидовна приходила всегда вовремя. Не припомню и того, чтобы опаздывал кто-либо из учениц. Старались приходить на урок заранее. Многие тщательно разминались, в том числе и мы с Ирой, некоторые просто ожидали урока, который начинался по расписанию в 19.30. Дисциплина в классе была на высоком уровне: педагог очень не любила какие-либо разговоры во время урока; если кто-либо забывался, могла повысить голос и произнести: «Здесь разговариваю только я», тут же воцарялась тишина. Еще Людмила Леонидовна не терпела курильщиков (в этом я тоже была с ней солидарна). Могла даже неожиданно прервать урок и ринуться к двери со словами: «Кто там опять курит?» Таким образом, она охраняла и наше здоровье, ибо балетные нагрузки и дым никотина – вещи несовместные.

Урок у Людмилы Леонидовны был непростой, прежде всего, в плане физической нагрузки. Достаточно сказать, что сам тренаж длился не менее полутора часов. У нас была полная середина: как в школе, а не как в театре, включавшая в себя маленькое и большое адажио, и даже ronds de jambe par terre. Кроме того, задавалось 8 – 10 прыжковых комбинаций с постепенным переходом от маленьких через средние к большим прыжкам. Последняя комбинация непременно была либо 4 раза по 3 entrachat quatre + 1 royale, либо 32 маленьких changement de pied.

Прыжковые уроки чередовались с пальцевыми. Лично мне больше по душе были прыжки: природный прыжок был хороший, а на пальцах танцевать было всегда тяжеловато – сказывалось мало подходящее строение (так называемая формула пальцев), хотя вида я никогда не подавала. Судя по всему, педагог была со мной солидарна – в том смысле, что заниматься прыжками, по-видимому, ей было интереснее. Во всяком случае, прыжками мы занимались чаще, да и когда выпадал пальцевый урок, несколько прыжковых комбинаций мы, как правило, все же делали.

В течение урока Людмила Леонидовна, начиная с экзерсиса у палки, делала много замечаний. Она была настолько внимательна к нашему исполнению, что порой казалось даже читала мысли учеников. Мне памятен такой случай. Мы исполняли у палки какое-то движение, кажется это было fondu. Людмила Леонидовна сделала замечание кому-то, кто стоял от меня в достаточном удалении, кажется даже у другой палки (всего в классе было 3 палки: центральная и 2 боковых). Я же самостоятельно «примерила» ее замечание на себя, проверив не делаю ли я аналогичную ошибку. В тот же момент Людмила Леонидовна уловила это, уж не знаю каким образом, и тут же сделала это «достоянием гласности»: рассказала всему классу о моем внимании к чужим замечаниям и прибавила: «Вот так и надо работать!»

После урока практически всегда шли репетиции номеров. В классе Людмилы Леонидовны репетировали строго определенный репертуар, и каждый знал, в каких номерах он занят или какие предстоит учить. Девочки поменьше ростом репетировали Танец подружек Параши из «Медного всадника», «Звездочки» из «Подводного царства» балета «Конек-Горбунок», высокие – «Нереиды» (это Людмила Леонидовна так красиво переименовала Медуз) из того же спектакля. В независимости от роста все репетировали танец подружек Жизели из балета «Жизель». Иногда какой-нибудь невысокой ученице Людмила Леонидовна доверяла станцевать «Куклу», кажется из «Щелкунчика».

Кроме того, Людмила Леонидовна ставила и свои номера – очень милые и музыкальные. Особенно хорош был Вальс Штрауса «Розы юга». Этот, довольно редко исполняемый вальс, был сочинен Людмилой Леонидовной для трех солисток практически по всем правилам постановки pas de trois: с антрэ, вариациями и кодой. Я исполняла центральную солистку. Вместе со мной танцевали Татьяна Лисовская (или Ира Скалина) и Люда Кондратьева (впоследствии вместо нее – Лена Тимошенкова). У Татьяны Лисовской – довольно сильной танцовщицы, было самое ответственное место: она танцевала большую красивую вариацию.

Позже Людмила Леонидовна поставила еще один симпатичный номер на музыку Шуберта, но я в нем уже не участвовала. Тот сезон как раз пришелся на восстановление после операции на глаза. А на следующий год, как я уже упоминала, меня пригласили в класс солистов. Правда, и после этого уроки Людмилы Леонидовны я продолжала посещать. Расписание этому благоприятствовало: уроки в классе солистов шли по вторникам, средам и пятницам, а у Людмилы Леонидовны – по понедельникам, четвергам и субботам. То есть, таким образом, я имела возможность заниматься каждый день.

Мы всегда помнили, что в конце мая у нашего педагога день рождения. В этот день – 29 мая или (если в этот день мы не встречались) в один из последующих – класс поздравлял ее, обязательно дарили большой букет цветов. Она его принимала с благодарностью, непременно повторяя: «Очень тронута».

К сожалению, ко времени моего поступления в консерваторию отношения «педагог-ученик» стали значительно прохладнее. Тут я впервые столкнулась с интриганством своих товарок. Видимо, из зависти некоторые из них наговорили про меня Людмиле Леонидовне каких-то нелицеприятных вещей. Насколько мне известно, сюда же приложила руку и А.И.Соколова. Конечно же, будь я в те годы мудрее, вероятно, просто подошла бы к Людмиле Леонидовне, поговорила бы по душам, все бы выяснилось, отношения были бы налажены. Увы, на тот момент подобные, казалось бы, элементарные вещи попросту не приходили мне в голову. Как правило, я не любила кого-либо посвящать в свои проблемы, выкарабкивалась сама, как умела. Вскоре, в связи с большой учебной нагрузкой в Консерватории, наше общение и вовсе прервалось на долгие годы.

В мае 2001 года мы с Ирой Пушкиной навестили Людмилу Леонидовну дома. Она была уже серьезно больна, но мужественно боролась со своей болезнью, была по-прежнему очень бодра, чувство юмора ей не изменяло. Она предложила нам для начала прогуляться и задорно по балетному сбежала вниз по ступенькам. По дороге веселила нас рассказами о своих злоключениях с врачами, причем все это было с таким острым юмором – у нас от смеха болели животы. Когда мы вернулись в дом, Ира помогала ей на кухне, а я была удостоена чести поутюжить некоторые вещи из гардероба Людмилы Леонидовны. Потом сидели за столом, рассматривали фотографии из архива нашего педагога и даже сфотографировались с ней на память. Прощались очень тепло. Потом еще один раз я разговаривала с ней по телефону.

Вот уже много лет нашего любимого педагога нет с нами. Она ушла очень рано. По балетным меркам 67 лет – вообще не возраст. Но память о ней живет в сердцах и умах благодарных учеников. За себя могу сказать, что мы с Ирой Пушкиной, в течение многих лет занимаясь в балетном классе, практически ежедневно вспоминаем Людмилу Леонидовну добрым словом. Иногда одна из нас обращается к другой за каким-либо уточнением. Тогда совместными усилиями мы вспоминаем, как Людмила Леонидовна учила делать тот или иной нюанс.

Царствие Небесное дорогому нашему педагогу, добрая и светлая ей память….

Е.Ю. Коссовская (Морозова)