Блокада и Ленинградское Государственное Хореографическое училище. Мои учителя.

Личные воспоминания педагога классического танца Академии Русского балета Людмилы Леонидовны Мельниковой.
~ 1997 - 1999 г.

На сайте также размещен "официальный", сокращенный вариант этой статьи, в котором она была опубликована в ряде печатных изданий (в частности, в газете "Санкт-Петербургский вестник высшей школы"). Сокращенная статья (возможно, подвергшаяся редакторской правке) имеет заголовок "Хореографическое училище в период блокады", ознакомиться с ней можно на этой странице.

Здесь же опубликована полная версия статьи, восстановленная автором сайта по собственноручно написанному Л.Л.Мельниковой черновику. Дата публикации на сайте - 24 мая 2015 года.
Текст, посвященный событиям блокады Ленинграда, несколько отличается от официального, ряд эпизодов описан более подробно, кроме того значительное место Людмила Леонидовна уделила воспоминаниям о своих педагогах.

⚹ ⚹ ⚹ ⚹ ⚹

В Ленинградское Государственное Хореографическое училище (ныне Академию Русского балета им. А.Я.Вагановой) я поступила в 1943 году. Шла Великая Отечественная война. Была блокада.

Кто не жил в то время в Ленинграде не может понять, что это такое — война и блокада.

8 сентября 1941 года после первой бомбежки в комнате у нас вылетели стекла. Два окна закрыли фанерой и тряпками, но в щели между рамами проникал холодный воздух.

Холод, бомбежки и... надвигающийся голод. Олицетворение его я увидела на выставке Ильи Глазунова. Картина так и называется — "Голод". Иссохшее от голода лицо пожилой женщины, старухи, кости, обтянутые коричневатой кожей; безысходность отчаяния в глазах; расшатанными от цинги зубами женщина прикусила палец. Это очень похоже на то что было. И.Глазунов тоже пережил блокаду в Ленинграде. И — вторая картина: бесконечность снежного поля, безлюдная пустыня, только две маленькие фигурки пробираются по этому полю — бабушка и маленький ребёнок. Я не являюсь поклонницей творчества И.Глазунова, но эти две картины для меня — момент истины.

В 41-м году я ходила в детский сад. У нас были замечательные воспитатели. Они были самоотверженными людьми. Однажды началась бомбежка; мы, дети, были на застекленной веранде. В это время мне стало очень плохо, я прилегла на диван, стоявший напротив окон, встать и уйти я не могла. Снаряд разорвался где-то рядом. На веранду полетели стекла и осколки снаряда. Наша воспитательница Розалия Ивановна прибежала на веранду, схватила меня на руки и вынесла, лавируя среди летящего и лежащего на полу битого стекла, в соседнюю комнату.

Наши воспитатели изобретали для нас игры. Т. к. игрушек было очень мало, мы их делали из бумаги сами к Новому году. Во дворе детского сада была аллея — кусты жасмина и жимолости. Вот их то мы и украсили нашими новогодними игрушками.

Шарики мы делали из снега, быстро окунали их в разведенные акварельные краски, вынимали, замораживали на террасе детского сала и раскладывали на ветках кустов. Когда светило солнце, эти шарики блестели на наших импровизированных "елках". Эти "игрушки" не таяли, зима 41 — 42 [года] была очень суровой. Мороз доходил до 38 — 40 градусов. Холод был на улицах и в домах.

Город — без света, только зарево пожаров после бомбежки освещало улицу. Пожар тушили дежурившие около домов и на крышах женщины. Они же следили, чтобы ни один луч света не пробивался из окон на улицу, т. к. это могло быть ориентиром для фашистских самолетов. Окна были занавешены всегда. Комната освещалась "коптилкой" — пузырьком с фитилем.

На улицах — провисшие провода. Над стоящими, зачастую, разбитыми во время артиллерийского обстрела трамваями, вмерзшими в лед, нагромождения кирпича около разрушенных домов.

И по этим безмолвным улицам в полной темноте шли люди на работу. Их было мало. Но им было легче, чем неработающим., у них был стимул, цель, чтобы жить. И... рабочая карточка. Те же, кто не работал, зачастую умирали первыми в семье. Люди слабели от голода (хлебный паек уменьшался). Каждому ленинградцу выдавали что-то вроде небольшого зеркальца. Оно было покрыто фосфорической краской, прикреплялось на пальто и в темноте отсвечивало сиреневатым светом. Так было видно, что идет человек. Бывало, что этот слабый огонек двигался навстречу, но... вдруг исчезал и больше не появлялся. Это означало, что прохожий упал, обессиленный голодом. Если это был голодный обморок, а рядом оказывались люди, его могли спасти. Если нет — это был конец., человек замерзал.

Город без воды, без канализации. Горы нечистот лежали во дворах. Нас от эпидемии спасли только невероятные холода.

За водой мы ходили с отцом на Неву от улицы Олега Кошевого, где мы жили (теперь Введенская) до проспекта Добролюбова. У Петропавловской крепости была прорубь. Вот там-то ленинградцы, жившие неподалеку, набирали воду. Постепенно края проруби становились высокими и скользкими. Случалось, что взрослые люди, у которых не было сил вытащить даже бидон на 1 - 2 литра воды, тонули в этой проруби. Для многих ленинградцев, страдающих от голода дистрофией, этот бидон был непосильной ношей.

Как-то в зимний солнечный день 1942 года мы с папой везли на санках воду домой. Когда мы проходили мимо входа в Зоопарк, я увидела впереди на аллее нечто необыкновенное. На низенькой ограде газоны сидел молодой парень. На нем были только ярко-синие трусы. Ветер развивал его рыжие волосы. Волосы - это было единственное живое в его окоченевшем теле! Кто-то напал на него и украл одежду. При температуре минус 40 градусов раздетый человек был обречен... Деньги не имели цены. На рынке только за одежду можно было выменять какие-то скудные продукты. На рынке часто обманывали. Однажды папа принес домой кулёчек муки (грамм 200). А когда начали муку высыпать на тарелку, оказалось что только на поверхности (~ слой в 1 см) была мука, остальное - толченые кости. Чьи?! В городе были случаи каннибализма.

1942 год унес много жизней. Умер мой дядя [Савченко Григорий Диомидович]. Нас осталось пятеро. Бабушка; папа и мама работали, сестра (училась в школе) и я. Детский сад больше не работал. Бабушка [Савченко Матрёна Евстафьевна] дома учила меня русскому языку и арифметике. При мерцающем огоньке "коптилки" я осваивала азы этих наук. Начинался арт. обстрел, голос Левитана объявлял по радио: "Воздушная тревога, воздушная тревога". Мы с бабушкой занимались. Никто из нас никогда не спускался в бомбоубежище. Бабушка говорила: "Здесь мы — все вместе, что бы ни случилось!"

Страшная голодная, холодная зима 42-го года шла к концу. Когда растаял на Неве лёд, по реке поплыли трупы. Мы с папой ходили ловить рыбу на Неву. Дома варили ее. С дровами было трудно. Кастрюлю ставили на угли в печке.

Когда появилась зеленая трава, листочки на деревьях и кустарниках, бабушка рассказала мне, что может быть съедобным. Мы ели листочки липы и жасмина, цветы акации, ягоды боярышника, из крапивы, спорыша и лебеды варили суп (вода и трава, больше ничего).

В 1943 году от истощения умерла бабушка. Папа с мамой везли ее на санках через весь темный, безлюдный, обстреливаемый фашистами город, чтобы похоронить на Волковском кладбище (где был похоронен мой дядя). Нас стало четверо.

Папа [Коротеев Леонид Анисимович] был великолепным художником-модельером, рисовал модели обуви. Во время войны работал в мастерской по пошиву обмундирования для генералов и офицеров на Дворцовой площади. Мама [Коротеева Мария Диомидовна] работала в госпитале мед. сестрой. Иногда мы, дети, выступали перед ранеными в госпиталях: кто пел, кто танцевал, кто читал стихи.

Однажды днем мы с мамой зашли к папе на работу, а потом решили пройти по Невскому (пока не было арт. обстрела). Тротуары, покрытые кучами разбитого кирпича (после бомбежек), остатки стен, окна — черные дыры. Сохранившиеся дома изуродованы осколками от снарядов.

И сейчас можно видеть следы от осколков на границе Исаакиевского собора.

Мы дошли с мамой до театра Музыкальной комедии, там была афиша, где сообщалось, что будет концерт артистов, оставшихся в блокадном Ленинграде. Концерт начинался минут через 10. Мы пошли на этот концерт. Для меня, восьмилетней блокадной девочки, этот концерт был каким-то невероятным чудом. Во-первых, был электрический свет. После каждодневного мрака в доме и на улицах это было потрясающе, невероятно! Во-вторых — это разноцветье костюмов, блеск украшений; музыка, танцы, пение. Все несло энергию давно забытой радости.

Я запомнила чьи-то стройные ноги в серебряных туфлях на высоких каблуках (а мы ходили в сапогах и валенках). Обладательница этих ног и туфель носилась по сцене в роскошном костюме. Возможно, это была примадонна Муз. комедии — Нина Пельцер. В зале мы сидели в пальто, варежках, валенках — было холодно. А на сцене, видимо, царило жаркое лето какой-то неизвестной мне страны — страны, где был мир и счастье.

Концерт окончился (как мне показалось) внезапно. Мне было всего этого мало. Я сказала маме, что я хочу туда — на сцену, и так же танцевать... Там же в театре мы узнали, что будет набор в балетное училище.

Через некоторое время мы пошли на улицу Зодчего России 2. Комиссия не была строгой, отбирала — за... личико, внешний вид играл решающую роль. Физические способности многих (как я теперь понимаю) оставляли желать много лучшего. Поэтому и получилось так, что поступили в наш класс 23 человека (17 девочек и 6 мальчиков), а окончили (из блокадного набора) 4 человека — Татьяна Удаленкова, Легат Татьяна, Грибов А., Коротеева Людмила (ныне Мельникова).

Был открыт только 3-й зал низ. Там мы занимались и классикой и музыкой. В зале была круглая железная печь. Топил ее высокий седовласый мужчина Степан Харитонович. Он же был и дежурным в вестибюле. Ожнажды я сделала grand battement jetе (была в валенках), валенок слетел с моей ноги, упал на печку. Явился Степан Харитонович с лестницей, валенок был снят...

В воспоминаниях М.Ф.Кшесинской и Т.П.Карсавиной упоминается такой эпизод. Дети, занятые вечером в последних актах спектаклей, бывало засыпали в карете, пока их везли из Мариинского театра в училище. Заснувших усталых детей из кареты до спальни нес высокий черноволосый красавец гайдук Степан. Я думаю, что это был наш Степан Харитонович. Когда школа вернулась из эвакуации из Перми, он ведал хозяйством нашего маленького школьного театра.

Общеобразовательными предметами занимались в классе 3-го этажа. Коридор — направо от лифта (сейчас там раздевалка девочек старших классов). Естествознание — было в теперешнем кабинете. Дальше был гардероб и костюмерная.

Русский преподавала Мария Ник. Кедринская, арифметику - Ярослав Владимирович Вербовский (почему-то мы его звали Абдулом Витаминовичем), французский - Евгения Брониславовна Пиотровская, историко-бытовой танец — Иосафов, было рукоделие — Воскресенская Павла Николаевна.

Моим первым педагогом классического танца была Любовь Ипполитовна Ярмолович. Она же учила и предыдущий набор — 42-го года. В основном это были детдомовские дети. Их быт был еще суровее. В школе не было света. По коридору от неработающего лифта направо до гардероба и 3-го зала низ они шли с зажженными лучинами. Ими растапливали печь в зале и костюмерной. Это мне рассказала ученица набора 42-го года Александра Никитина.

Любовь Ипполитовна училась у А.Я.Вагановой, из-за болезни не смогла работать в театре, стала преподавать. Любовь Ипполитовна старалась и в этих экстремальных условиях вложить в своих учениц любовь и уважение к профессии. Замерзшие дети приходили в ватниках. Но немного разогревшись ватники снимали, чтобы вид был соответствующий ученицам балетной школы. Она старалась развивать наши данные с целеустремленностью, достойной ученицы А.Я.Вагановой. Мы были обессилены голодом, бомбежками; конечно мы были малы, чтобы понимать, какое это подвижничество — труд блокадного педагога, но мы старались изо всех своих небольших сил.

Любовь Ипполитовна учила нас в труднейших условиях. Сначала у нас не было ни балетного платья, ни туфель. Мы начинали первые уроки в валенках. Но изучать позиции рук и ног было возможно. Балетные платьица и туфли сшила нам тетя Лора. Она была и гардеробщицей, и костюмершей заодно. Мое балетное платье той поры (случайно нашла дома) я отдала Марине Леонидовне Вивьен в наш школьный музей. Там можно платье увидеть. Фасон платья был един для всех классов от 1-го до 6-го. Старшие занимались в хитонах.

⚹ ⚹ ⚹ ⚹ ⚹

К статье Л.Л.Мельникова приложила рисунок и описание своего детского балетного платья:

Передняя часть:

Рукав - фонарик на резинках.

Верх лифа был собран резинкой.

Шнур обтягивал лиф.

Задняя часть лифа застегивалась на пуговицы и для плотного облегания обтягивалась шнуром.

Юбка состояла из 2-х частей:

Кокетка, присборенная на талии, к которой пришивался широкий присборенный волан.

Талию подчеркивал поясок из ткани, который сзади застегивался на 2 пуговицы.

Фотографию платья в музее Академии Русского балета можно посмотреть здесь.

⚹ ⚹ ⚹ ⚹ ⚹

Любовь Ипполитовна не только учила нас классическому танцу, но и ставила небольшие номера, с которыми мы выступали в госпиталях. Т.е. мы обслуживали фронт. У нас была рабочая и (дополнительная) продовольственная карточка.

В конце года был экзамен. В комиссии были директор школы Лидия Семеновна Тагер и педагоги Костровицкая Вера Сергеевна, Анна Петровна Бажаева, М.В.Боярчикова. Мы перешли во 2/3 класс. Во 2-м и 3-м классах мы занимались у Л.И.Ярмолович, тогда так полагалось — первые 3 года дети учились у одного педагога. Это был законченный цикл обучения в младших классах. В средних классах 4/5, 5/6 мы учились у Лидии Михайловны Тюнтиной (Лидия Михайловна вернулась из Перми вместе со школой; в 1944 году — выпускной, меня поразил Ромео). Лидия Михайловна родилась в 1899 году и была представительницей старой школы. Выпускалась она по классу Куличевской в 1917 году. Частенько на уроки к нам заходила А.Я.Ваганова (видимо Лидия Михайловна и Агриппина Яковлевна были дружны).

Во время одного из таких визитов Агриппина Яковлевна и Лидия Михайловна заговорились. Мы в это время делали III pas de bourree [?] у палки — растянулись, перегнулись, музыкальная фигура окончена, мы замерли в перегибе, ожидая, что Лидия Михайловна разрешит нам подняться. Но Лидия Михайловна ничего не говорит, увлеченная разговором. Вдруг поднимается со стула Агриппина Яковлевна и идет к палке и... приближается ко мне. Я очень испугалась, решив, что я что-то не так сделала, перегнулась еще больше, постаралась встать еще выворотнее. И вдруг слышу над моей головой Ваганова считает: "1, 2, 3, 4, 5". Это меня озадачило.

4 — это понятно, имеет прямое отношение к музыкальному оформлению — 4/4. Но 5, почему?!! Что бы это значило? Ваганова бывала неожиданной в своих вопросах. Но дело тут же разрешилось. "Девочка, сколько у тебя кос?" - спросила Агриппина Яковлевна. Я робко ответила: "Две". "А почему на голове так много?" - снова спросила Агриппина Яковлевна. "Мама вплетает маленькую косичку в большую и укладывает косы вокруг головы" (у меня были длинные, ниже колена волосы). Ваганова удовлетворилась ответом.

В классе Л.М.Тюнтиной мы уже были заняты в производственной практике. Лидия Михайловна репетировала все детские танцы в балетах и своих учениц старалась там занимать. В "Коньке Горбунке" мы с А.Грибовым в паре были заняты в русской; я танцевала одну из рыбок в "подводном царстве". Это было очень увлекательно. Масса рыб, раки, медузы, жемчужина и Гений вод участвовали в этой сцене. Правда, я мало что видела, т. к. наш головной убор изображал рыбью голову. Мы старательно делали 2 раза pas de chat, pas de bourree, 2 ballone и 3 emboite, и все повторяли с другой ноги. Руки едва доходили до середины этого головного убора. Дух захватывало от радости, что вместе со взрослыми актерами мы — малыши участвуем в спектакле.

Я танцевала амуров в "Дон Кихоте", где надо было, выбежав с луком, сесть в диагональ точно на линию, нарисованную Лидией Михайловной на сцене.

Я была занята в вальсе в "Спящей красавице", танцевала в "Щелкунчике pas de trois (вариацию с emboite).

Лидия Михайловна любила нас гримировать сама. Очень следила, чтобы были хорошие костюмы, а атласные ленточки на туфлях аккуратно завязаны. Чтобы туфли были на спектакле идеально чистыми, сольные танцы мы репетировали, надев на балетные туфли носки. Лидия Михайловна говорила, что мы должны быть артистичными: в позах поворачивать голову в нужном направлении, держать аккуратно кисти рук, приветливо улыбаться. Во время спектакля Лидия Михайловна забиралась на лестницу во 2-й кулисе и обозревала танцы своих подопечных. Если кто-то из детей что-то случайно путал, из кулисы доносился яростный шепот по слогам: "Де-во-чка, что ты делаешь?!"

Лидия Михайловна была дипломатична. Иногда разыгрывала сцены. Например, на какой-то праздник мы - её ученицы решили подарить ей духи. Денежные возможности наши были ограничены. Мы собрали по 20 копеек и купили ей флакончик духов "Крымская роза". Нам казалось, что эти духи обладают приятным ароматом. Мы занимались в 1-м зале низ. Лидия Михайловна стояла у рояля. И то, как приняла наш подарок Лидия Михайловна, уверило весь наш класс, что мы подарили ей замечательные, необыкновенные, великолепные духи, и обладаем хорошим вкусом. Выдержав паузу, Лидия Михайловна проникновенно посмотрела на нас и сказала: "Девочки, спасибо, ведь это самые любимые мои духи!!" Мы были в восторге. (Как немного иногда надо ребенку, чтобы обрадоваться). К экзамену Лидия Михайловна готовила нас и психологически. Она говорила, что экзамен это как концертное выступление, что в волнении нашем должна преобладать радость; что мы должны быть аккуратно одетыми, выражение лица приветливое, а не хмурое и испуганное. Улыбка не должна быть неестественной, как приклеенная, а — в меру.

Но хотя Лидия Михайловна и призывала к спокойствию, сама волновалась очень. На экзамене многие получили высокие оценки. У меня было 4+.

Окончив учебу у Л.М.Тюнтиной, мы были растанцованы. Но следующему нашему педагогу Елене Васильевне Ширипиной этого было мало. И она взялась за выработку техники. У Елены Васильевны мы учились в 6/7 и 7/8 классах. Елена Васильевна была первой ассистенткой А.Я.Вагановой, усвоила ее строгость и непримиримость к ошибкам. Наши оценки поползли вниз. После приветливой, со вкусом причесанной и одетой Лидии Михайловны неразговорчивая грубоватая Елена Васильевна вызывала нашу детскую неприязнь.

Но сейчас (с высоты прожитых лет и педагогического опыта) я могу ей низко поклониться за то, что она выработала у нас технику, силу воли, закалила характер. Мы научились трудиться до "седьмого пота".

Если репетировали какую-либо вариацию, то — никаких послаблений! Это должно было быть сделано в наилучшем виде. Вариацию мы всегда проходили по 2 раза подряд — это вырабатывало дыхание. На уроке обычно делали заданное движение все вместе. Потом повторяли то же пополам. Но повторяли столько раз, сколько нужно, чтобы было хорошо и правильно.

Никаких отговорок и поблажек быть не могло. Если что-то болит — в мед. пункт. Елена Васильевна (да и вообще в училище) очень следила за внешним видом. Никогда мы не разогревались в гамашах, кофтах. Елена Васильевна говорила: "Надо разогреваться мышцами, а не тряпками". Правда, балетное трико у нас было в старших классах из натурального шелка, плотное; ноги поднимать было гораздо труднее, чем в нейлоновом трико, надо было преодолеть сопротивление материала — шелкового трикотажа. Но зато ноги хорошо разогревались и без гамаш.

Суровость тона она [Е.В.Ширипина] позаимствовала, видимо, от своего педагога — от А.Я.Вагановой. Мы занимались там, где сейчас 5-й зал верх. У неприветливой Елены Васильевны мне посчастливилось заниматься трижды: в 7/8 классе, в театре им. Кирова (Мариинском) и на педагогическом отделении. На уроках мы всегда делали все не только с правой и левой ног, но и все обратно. Фуэте — с двух ног по 32. Техническая оснащенность, выработанная в классе Еленой Васильевной, очень помогла в театре. В школе же я репетировала с Еленой Васильевной куклу из "Щелкунчика" и танцевала этот номер на сцене школьного театра. У Елены Васильевны были очаровательные кисти рук, пальцы изящно сгруппированы в позициях. Я говорила с А.И.Соколовой, сказавшей, что она [Е.В.Ширипина] была исполнительницей этой партии.

На уроке было тихо, звуки аккомпанемента должны были быть тише голоса педагога. Елена Васильевна на уроке говорила тихо.

Из класса Елены Васильевны мы перешли в старший 8/9 класс к Марии Федороны Романовой (мать Улановой), основательно подготовленные технически). А.Я.Ваганова болела и новый класс не брала. В это время у нее в классе учились И.Колпакова, Вика Новиченок, Люда Комиссарова, Тамара Неугасова, Ира Одинцова (из блокадных детей только В.Новиченок, остальные приехали в Ленинград из Перми).

М.Ф. Романова, 10 (22 по старому стилю) января 1886 г. - 26 декабря 1954 г., заслуженный деятель искусств РСФСФ. В 1903 году окончила Санкт-Петербургское театральное училище, танцевала в Марниинском театре с 1910 по 1924 год. С 1917 года педагог Петроградского (Ленинградского) хореографического училища. С 1930 года педагог и репетитор в Театре им. Кирова.

Итак, мы в классе М.Ф.Романовой.

М.Ф.Романова училась у О.И.Преображенской, Преображенская училась у Христиана Петровича Иогансона. В классе Иогансона занималась Матильда Феликсовна Кшесинская . В своих воспоминаниях Кшесинская пишет (беседа с А.Хоснелл): "Чекетти научил меня фуэте, и я навсегда осталась ему благодарна за то, что он сделал для меня. Но самым великим учителем я считаю Иогансона — он создатель русской балерины. Он был одним из очень немногих, кто мог научить, как нужно танцевать." (В своей книге "Балетомания", 1934 г., А.Хоснелл приводит разговор с Кшесинской.)

"Христиан Петрович Иогансон был не просто преподавателем, а поэтом своего искусства, вдохновенным артистом и творцом. Он был мыслителем и наблюдателем и делал очень меткие замечания, которые помогали нашему художественному развитию. Его искусство было благородно, потому что было просто, да и он сам был прост, потому что был искренен" (М.Кшесинская "Воспоминания" стр.23 Ballets russes).

Х.П.Иогансон учился у Августа Бурнонвиля в Стокгольме.Швед по происхождению Х.П.Иогансон с 1841 года работал в Санкт-Петербурге. Виртуозный классический танцовщик, великолепный партнер, отличался подчеркнутым изяществом манер и позировок. Окончив сценическую деятельность, перешел на преподавательскую в Петербургском театральном училище фактически с 1860 года, официально — с 1869 года. (В.Красовская "Русский балетный театр от возникновения до середины XIX века").

Август Бурнонвиль — датский артист, балетмейстер, педагог, учился у своего отца Антуана Бурнонвиля, у В.Галеотти, возглавлявшего школу Королевского датского балета, и в 1830 году — у Огюста Вестриса в Париже.

Огюст Вестрис — французский артист, учился у своего отца Гаэтано Вестриса. О.Вестрис дебютировал в Париже на сцене Королевской академии музыки в пасторали Дефонтена — Лавалле. Выступал в поставленных Жан-Жорж Новером балетах, пасторалях, балетных номерах. С 1781-88 гг. танцевал в Королевской академии музыки. В этот период он стал по определению Новера "самым удивительным танцовщиком Европы", унаследовав от отца титул "бога танца".

Вот какое педагогическое наследие было у нашей преподавательницы М.Ф.Романовой. И эти знания она передавала нам.

У меня есть фотография, подаренная мне М.Ф.Романовой. А на обороте её пожелание — как завет: "Желаю тебе всегда оставаться такой милой, приветливой девочкой, какой была при мне".

⚹ ⚹ ⚹ ⚹ ⚹